Протопресв.Александр Шмеман. Предрождественские беседы. ч.2

Вряд ли кто другой во всей истории религии, не говоря уже об истории христианства, привлек к себе столько внимания, столько любви, был источником такой чистой, незамутненной радости, как Дева Мария. Она появляется в самом начале Евангелия, затем в рассказе о браке в Кане Галилейской и наконец в самом конце – у креста, на котором распят Ее Сын. Сквозь годы и века возносится к ней ликующее приветствие: «Радуйся!» И нет дня, нет службы, нет, за малым исключением, молитвы, где не вспоминалась бы Та, о Которой, говоря словами Церкви, «радуется всякая тварь».

И в эти предрождественские дни, когда начинает сиять впереди этот удивительный праздник, так уместно задаться вопросом: «О чем эта радость, что делает этот образ столь близким и родным, столь нужным и для нас?»

На этот вопрос лучше всего, может быть, отвечает одно предрождественское песнопение. В нем говорится о том, что рожденному в Вифлееме Иудейском Младенцу все принесли свои дары: земля – вертеп (т.е. пещеру), небо – звезду, восточные мудрецы – золото, ладан и смирну, ангелы – пение. А чем же одарили, вопрошает далее автор песнопения, что принесли Ему мы, люди? И отвечает: Матерь Деву. Это не просто метафора. Церковь выразила здесь свой глубочайший опыт, свое глубочайшее понимание всей тайны Рождества. И понимание это можно выразить так: в лице Девы Марии миp подарил Богу лучший свой плод – самое ценное, чистое и совершенное, чем возможно было ответить на любовь Божию.

Ведь если, как учит Церковь и как верим мы, Христос есть Бог, пришедший на землю даровать нам всю Свою любовь и этой любовью спасти нас, то необходимо было, чтобы нашлась в миpe ответная любовь, которая узнала бы и приняла это пришествие Божие и за всех нас, за все творение сказала бы Ему «да». И вот эту ответную любовь – чистую, свободную, а вместе с тем смиренную любовь, этот дар миpa Богу воплотила в Себе, выразила всем существом Своим Дева Мария. И это всегда чувствовали, больше сердцем и душой, чем рассудком, понимали люди, взирая на Ее образ – будь то у яслей с Младенцем, будь то у креста, в безмолвном страдании: Она – одна из нас, Она – наша, Она – как мы, хотя и безмерно чистейшая, безмерно совершеннейшая.

Но это значит, что по Ней, по Ее любви, по Ее совершенству, а не по тому ужасающему соединению низости и зла, которым так страшно отмечена история человечества, можно и должно заключать о сущности и назначении человека. Если была Она (а кто же мог взять и выдумать этот образ?), если была Она, то значит, не животное человек, как изо всех сил стараются внушить ему низводящие человечество до животного уровня и продолжающие учить, что человек есть лишь «то, что он ест». Если хоть однажды произрастило человечество такой чистейший плод, то в нем и явлена, стало быть, подлинная сущность человека.

И об этом наша радость, об этом наша вера, обновляющаяся всякий раз, когда всматриваемся мы в образ Матери у яслей или повторяем удивительные слова: Се бо, отныне ублажат Мя ecu роди (Лк. 1:48). Она свободно приняла таинственный зов свыше и потому остается для нас вечным доказательством божественной свободы, присущей человеку, сколь бы ни был он принижен грехом и злобой. Отдав Себя целиком, без остатка, Она остается для нас свидетельством того, что величие и слава человека – в жертве и любви, в самоотдаче и служении, а не в горделиво-мелочном самоутверждении. Она навеки вознесла над миpoм свет любви, сострадания, верности, свет и тепло материнства, в котором ей усыновлен весь человеческий род. И, как говорится в другом церковном песнопении, Она «одна вводит Христа во вселенную», Она дает Ему тело и земную жизнь, Она ограждает Его в младенческой беспомощности, Она дарит Ему себя, и в Ней происходит встреча навеки неба и земли, Бога и Человека.

На иконе Рождества Христова мы видим Ее рядом с Младенцем окруженной всем творением, ибо Она – средоточие и венец его. Над Нею звезда и ангелы, вокруг – пастухи и животные. И это значит, что в Ней все мы, весь миp, встретили, полюбили, приняли Христа, что не всё на земле зло и грех, что есть и эта светлая мера подлинной человечности.